«Понял, лишь жизни напившись сполна, Горькие истины – слаще вина»
Саади
Академик Сергей Алиханов, читавший в США курс лекций о моей прозе и написавший о моем творчестве монографию «Искусство жить искусством», читая черновики мемуаров, посоветовал: «Надо хоть пунктиром где-то дать свои биографические сведения – о родителях, месте рождения, о том, где бывал, где учился, как начинал, кто помогал, кто мешал…». Я думал, как бы это подать, чтобы не скучно, не повторяясь, и вдруг я наткнулся в архивах на свое неопубликованное интервью, данное накануне моего семидесятилетия старому другу Ринату Мухамадиеву, и я понял, что это как раз то, о чем говорил академик.
− Рауль Мирсаидович! Многие считают вас московским татарином, некоторые знают, что вы из Ташкента. Расскажите нашим читателям, откуда вы, кто ваши родители?
− Родители мои – люди городские, из Оренбурга. С детских лет помню, что они называли себя оренбургскими татарами. Родителям не повезло – они родились незадолго до революции, и их детство пришлось на Гражданскую войну, коллективизацию, раскулачивание, отъем собственности, голод конца 20-х годов, на тотальное бегство горожан от голода в Среднюю Азию и Казахстан, где жил единый по вере народ.
Мои предки жили в Оренбурге на Аренде, историческое имя сохранилось. Аренда – означает место, где впервые в конце 19 века появились доходные дома − то, что Москва пытается возродить сегодня. Помню адрес бабушки – Аренда, Манасыпова, 34. Двухэтажный особняк с просторным двором, сеновалом, конюшней, дровяным складом, с сараем для щегольской конной пролетки был построен для себя. Два других дома, стоявших рядом, сдавались в аренду состоятельным гражданам.
В конце 20-х годов второй этаж конфисковали, и бабушка занимала только первый – довольно просторный, хорошо обставленный, с камином, с пианино у окна, рядом с огромным зеркалом в резной раме из красного дерева. Чуть дальше, между окнами, висели настенные швейцарские часы «Мозер» с боем, тоже в корпусе из красного дерева. Запомнились и массивные высокие резные дубовые ворота, запиравшиеся на ночь, запирались и оконные ставни, исчезнувшие из городской архитектуры навсегда. Двор этот в гражданскую войну видел не раз и красных, и белых, и даже сам генерал Дутов чуть не въехал на постой, но почему-то в последний момент передумал.
Мама окончила рабфак, и некоторое время преподавала в школе. Отец не получил системного образования, гимназию, в которой он учился в гражданскую, сожгли, но он имел тягу к технике, работал механиком в разных мастерских. Войну начал водителем танка на Волоколамском шоссе под Москвой, там и погиб, сгорел заживо в танке.
Насчет моего имени. У меня по материнской линии был дядя – Нариман-абый, которого я, к сожалению, никогда не видел. Он был летчик. В Оренбурге с царских времен имелась летная школа, ее закончил Валерий Чкалов. Нариман-абый воевал в Испании и оттуда привез мне имя – там у него погиб напарник, испанец по имени Рауль. Нариман-абый погиб в 1941 году, как и мой отец Мирсаид, при защите Москвы, тоже заживо сгорел, но в самолете. Что касается дефиса в моей фамилии, то он есть в моем свидетельстве о рождении. Думаю, что его поставил какой-то ссыльный востоковед, работавший в сельском совете, потому как Мартук был местом политических ссыльных. В подтверждение этой гипотезы скажу, что у азербайджанцев все фамилии с приставкой «Мир» пишутся через дефис, у них это означает принадлежность к определенному роду, касте. Мне об этом говорил известный азербайджанский писатель Чингиз Гусейнов, но детали я не запомнил, к сожалению.
Родился я в Западном Казахстане, в 150 километрах от Оренбурга, в поселке Мартук, наполовину состоявшем из татар. Приток татар, особенно из-под Казани, не прекращался до 1975 года, у нас и мулла Зияутдин-хазрат родом из Мамадыша. В Казахстане прошли мои детство и юность. После окончания железнодорожного техникума в Актюбинске, я работал под Кзыл-Ордой, на станции Кара-Узяк и в Экибастузе. В ту пору экибастузскую ТЭЦ возглавлял опальный Георгий Маленков, а в местной тюрьме содержали А.И.Солженицына.
Чтобы продолжить образование, я переехал в Ташкент, где и остался на 30 лет. В 1989 году после тяжелого покушения за роман «Пешие прогулки», описанного бывшим Генеральным Прокурором России О.И.Гайдановым в книге «На должности Керенского в кабинете Сталина», я был вынужден эмигрировать в Россию, в Москву, за которую сложили головы мой отец, два дяди по линии отца и два − по линии матери, серьезная плата за прописку. Восемь лет я оплачивал свое проживание в Доме творчества в Переделкино по коммерческой цене и только в 1997 году купил квартиру. Живу в Москве уже более тридцати лет. Но и до этого, с 1963 по 1989 год я регулярно бывал в столице по три-четыре раза в году. В Государственном музее моего имени в Мартуке висит огромная фотография сияющей огнями гостиницы «Пекин», сделанная известным фотохудожником Глебом Щелкуновым, и к ней пояснение – что в «Пекине» я регулярно останавливался в течение 25 лет, и там, в пяти театрах, расположенных вокруг, прошла значительная часть моей жизни. Так что, в Москве я − давний житель.
− Сегодня вы − известный в России и за ее пределами писатель. Когда и с чего начали творческую деятельность?
− Благодаря искусству, творческим людям, для меня «другая жизнь» открылась рано, лет с восьми. Сразу после войны мы пересмотрели сотни трофейных фильмов и фильмов наших союзников. В середине 50-х годов правообладатели зарубежных фильмов запретили СССР эту вольность.
В Мартуке кино менялось каждые два дня, власть после войны не могла дать народу многого, но кинофильмами, книгами, радиоспектаклями, музыкальными программами люди не были обделены. Все оперные постановки и известные произведения Скрябина, Чайковского, Мусоргского, Моцарта, Шопена, Листа, Вагнера, Бетховена, Салиха Сайдашева, Фарида Яруллина я услышал по радио в детстве до 14 лет.
Я прослушивал ночами десятки радиоспектаклей. Как призывно звучали для меня ближе к полуночи волшебные слова «…Театр у микрофона…». Озвучивали эти спектакли великие актеры, корифеи московских сцен – Грибов, Книппер-Чехова, Комиссаржевская, Ермолова, Якут, Абдулов, Станицын… А какой любовью пользовались у народа певцы: Иван Козловский, Сергей Лемешев, Рашид Бейбутов, Георг Отс, Лидия Русланова, Клавдия Шульженко, Зара Долуханова, Бибигуль Тулегенова, Куляш Байсеитова, Роза Багланова! Для татар каждый четверг по всей стране передавался концерт по заявкам – как ждали мои родители выступления Рашида Вагапова, Зифы Басыровой, Сары Садыковой, молодого Ильхама Шакирова, Альфии Авзаловой – не высказать!
К этому следует добавить и чтение – я был записан в три библиотеки: школьную, детскую и взрослую.
Чтобы замахиваться на творчество, нужно самому вдоволь напиться, насмотреться, наслушаться высокого искусства. Нужно испытывать голод, жажду в необходимости высокой духовности. Я всегда с благоговением относился к музыке, литературе, театру, к их творцам и исполнителям. В ту пору, вступая в мир кино, эстрады, литературы, сцены, молодые люди знали не только предмет своей страсти, но и семь поколений предшественников, корифеев этого искусства, а маяки все были значимые − шапка сама падала, коль посмотришь вверх. Я никогда не помышлял о том, что буду писать − я был счастлив уже от того, что мог брать в руки любимую книгу, что часами мог слушать фортепьянные концерты. Музыка волновала меня, уносила в иной мир из нашей плохо протопленной сырой землянки, где в каждом углу застряла нищета.
Нужно отметить, что в 25 лет в Ташкенте далеко не простые люди называли меня «ходячей энциклопедией», но это были особые знания: о книгах, живописи, кино, театре, великих режиссерах, скульпторах, архитекторах, ученых, знаменитых музеях, величайших актерах, о спорте, футболе и, конечно, о поэзии. Странно, но я даже в юности не зарифмовал и двух строк, хотя в этом возрасте многие пишут стихи. Большие поэты, на мой взгляд − и есть посланники Всевышнего на земле. В поэзии, как в Коране, Библии, Талмуде есть ответы на все вопросы бытия.
Все свободное время в молодости я проводил среди людей искусства, все средства, доступные мне в ту пору, я с радостью тратил на общение с поэтами, художниками, артистами.
Кто мало меня знал, тот, наверное, думал, что я и сам из творческой среды. Даже по одежде, по манере держаться я, наверное, походил на артиста, в ту пору только они были законодателями мод. А ныне звезды эстрады, небритые, со всклоченными волосами больше похожи на спившихся сантехников. А женскую половину эстрадных звезд по экипировке, по вульгарной манере держаться на сцене, не отличить от девиц легкого поведения.
Я знал язык творческой среды, знал, что их волнует, чего они хотят, о чем мечтают, хотя работал обычным прорабом на больших стройках. В строительной среде меня, наверное, не третировали только по одной причине – я всерьез занимался боксом и хорошо знал футбол, дружил со многими выдающимися футболистами своего времени: Славой Метревели, Михаилом Месхи, Гурамом Цховребовым, Геннадием Красницким, Станиславом Стадником, Берадором Абдураимовым, Искандером Фазыловым. Футбол я знал не хуже театра, даже вел колонку футбольного обозревателя в одной из ташкентских газет. Более того, меня приглашали вторым тренером в ферганский «Нефтяник».
Много в творческом плане дал мне Актюбинск – в 14 лет я сел на крышу мягкого вагона и покатил в город сдавать документы в железнодорожный техникум. Я вижу, кое-кто усмехнулся – техникум, но не спешите… Абсолютно все наши преподаватели были политическими ссыльными из Ленинграда: доктора наук, профессора, доценты, даже один академик – Фома Иванович Грачев, кстати, они и создали этот техникум. По какой-то причине, тысячи ленинградцев в 1938 году ссылали в наш Актюбинск, именно они повлияли на культурный код города. Неудивительно, что в нынешнем Петербурге проживает около миллиона выходцев из Актюбинска, потому что из-за преподавателей молодежь отдавала предпочтение ВУЗам Ленинграда.
Преподаватели дали нам не только знания, культуру, но и культуру быта. Даже у нас в Мартуке, в школе работало много ссыльных педагогов.
В ноябре 1959 года в Актюбинск на месячные гастроли прибыл московский Театр оперетты. Что творилось в городе!.. Огромный драматический театр, выстроенный пленными немцами, не мог вместить всех желающих, изо дня в день – аншлаг, аншлаг! А потом концертные организации страны, словно, обнаружили новый для себя культурный центр с театрально-концертной публикой, и, как нескончаемый ливень, обрушили на Актюбинск гастроли за гастролями: знаменитый оркестр братьев Покрасс, Государственный эстрадный оркестр Армении под управлением Константина Орбеляна, с начинавшим в ту пору Жаном Татляном, грузинский вокально-инструментальный ансамбль «Орэра», затем − эстрадный оркестр Азербайджана, под управлением Рауфа Гаджиева, в котором пели будущие звезды квартета «Гайя» − настоящий биг-бэнд, 80 музыкантов сидят на сцене в три яруса, а ударник с сияющими барабанами − под самым потолком. И так до самого развала СССР.
Впрочем, и в самом Актюбинске в те годы творческая жизнь плескалась через край, в каждом учебном заведении, включая школы, был свой эстрадный оркестр, свои театры, самодеятельность. Какие концерты давались по праздникам – не передать! На танцевальных вечерах в рабочих клубах играли настоящие джазовые оркестры. А после фестиваля молодежи 1957 года в Москве и у нас появились стиляги. Отчего же не появиться, если в медицинском институте нашего города учились ребята из Тбилиси, Еревана, Баку, Куйбышева, Киева, Оренбурга – велика была тяга молодежи к медицине, никто не рвался в чиновники, в депутаты.
До сих пор на слуху фильм В.Тодоровского «Стиляги», но мало кто знает, что параллельно с фильмом вышла большим тиражом и книга «Стиляги», попытавшаяся осмыслить первое в стране молодежное движение, возникшее почти сразу после смерти Сталина. Спустя почти 55 лет после возникновения стиляг в СССР, редакторы книги провели титаническую работу – разыскали постаревших стиляг, в том числе и меня, по всей бывшей стране Советов. Казань представлял Василий Аксенов, Москву – саксофонист Козлов, писатель Славкин, артисты Олег Онофриев, Василий Ливанов.
Особенно я был рад встретить в книге имя Анатолия Кальварского – самого известного джазового аранжировщика за последние 50 лет. Он много работал с оркестром Рауфа Гаджиева в Баку. Благодаря ему, мы десятилетиями слушаем знаменитые джазовые композиции в аранжировке Кальварского, жизнь которого есть достойное служение искусству. Я тоже попал в книгу «Стиляги», и мои рассказы об актюбинских стилягах вызвали большой интерес, я получил много писем. Главное – я рассказал о своих друзьях юности: Алике Прухе, Роберте Тлеумухамедове, Викторе Будко, Олеге Попове, Юрии Мурзине – жаль, только один из них дожил до дней, когда увлечения их юности стали интересны истории, искусству, людям. Какими бы ни были стиляги – они были первопроходцами в молодежной моде.
Если воспоминания твоих юношеских лет ложатся на портрет времени, эпохи, если твои мальчишеские увлечения интересны современной молодежи, значит, ты уже тогда чего-то стоил. Сегодня, пока живы еще многие мои сверстники, свидетели моей юности, могу сказать, что уже в 17 лет я был кумиром многих молодых людей Актюбинска, существовала даже манера поведения «а ля Мир-Хайдаров», которая не исчезла сразу даже тогда, когда я покинул город.
Вся моя жизнь уже с юности неосознанно толкала меня в искусство. Я не имею в виду колонку футбольного обозревателя в газете. Не беру во внимание и свои театральные и балетные обозрения, ни статьи о джазовых оркестрах. Кто-то уже предлагал мне работу в газетах, журналах, на радио, какие-то режиссеры настаивали вести литературную часть у них в театре, но служба в штате меня мало интересовала.
Я работал в «Спецмонтаже» на крупных стройках века, был занят на значимых объектах по всей стране. Возводил принадлежащий ныне олигархам «Норильский никель», который они купили по цене его забора, строил «Байконур», медно-обогатительные комбинаты, свинцово-цинковые заводы, золотодобывающие фабрики, сотни сернокислотных цехов, внес свою лепту на десятках закрытых и секретных объектах. Работа давала мне ощущение величия страны, ее мощи, позволяла часто бывать в Москве, потому что наш трест находился в столице рядом с гостиницей «Пекин».
Но судьба упорно толкала меня в искусство, литературу. Однажды, в 1971 году в ресторане «Ташкент» мы отмечали премьеру фильма известного режиссера. Все гости поздравляли его с успехом, выказывали восторг. Выпал и мне черед сказать несколько приятных слов в адрес фильма и его создателей. В конце выступления, заметив, что меня внимательно слушают, я решился на небольшое замечание по одной из сцен фильма. Режиссера, охваченного эйфорией от похвал и цветов, мое замечание почему-то сильно задело, и он сказал: «Рауль, ты у нас такой умный, возьми и напиши сам что-нибудь, и я это обязательно экранизирую».
Реплику режиссера в мой адрес гости поддержали громкими овациями. В молодости такие вызовы легко не забываются. Я вернулся домой и за два дня написал рассказ «Полустанок Самсона». У рассказа оказалась счастливая судьба – он был опубликован через месяц в московском альманахе дебютантов литературы «Родники», на этот альманах в «Комсомольской правде» появилась огромная доброжелательная рецензия, где треть статьи посвящалась моему рассказу. И меня сразу взяли на заметку в «Молодой гвардии». Ну, а дальше меня прорвало – рассказ за рассказом, повесть за повестью, роман за романом, книга за книгой. Уже в первые годы публикаций у меня вышли две книги на узбекском языке, две книги на каракалпакском, книга на грузинском. Первую книгу на татарском языке мне пришлось ждать… тридцать лет! Очень разные пути приводят людей в искусство.
− Была ли у вас в начале творческого пути поддержка в Казани?
− Была, но только в самом начале.
В 1975 году, в Доме творчества в Малеевке меня отыскал профессор Ибрагим Нуруллин и провел со мной несколько долгих вечеров, вводя меня в курс татарской литературы. Это он мне говорил: «Не беда, что ты пишешь по-русски, главное, пишешь о татарах. Не переживай, что не пишешь по-татарски, у тебя есть адресат – больше половины татар, к сожалению, не знают свой язык. Через тебя, через пишущих по-русски, мир будет знать о нас, татарах». Его слова актуальны и сегодня, через сорок лет. Кстати, в ту пору тираж «Казан Утлары» составлял более 110 тысяч экземпляров, а сегодня…6 тысяч. Ибрагим Нуруллин увез в Казань мой рассказ «Оренбургский платок», и через месяц он вышел в журнале «Азат хатын». Но уже до публикации в «Азат хатын», по просьбе Мустая Карима, Айдар Халим перевел и напечатал этот рассказ в Уфе. Там же, в Уфе, в журнале «Агидель» напечатали мою повесть «Не забывайте нас».
В ту пору татарские писатели часто наезжали в Ташкент, в один из приездов знаменитый Заки Нури, председатель СП РТ, пригласил меня к себе в гостиницу «Ленинград» для знакомства. Дело в том, что накануне он был у Аскада Мухтара в гостях, куда были приглашены Зиннат Фатхуллин, Сергей Бородин – классики узбекской литературы, татары по происхождению. Все они, хорошо знавшие меня, просили Заки Нури взять меня на заметку. В первый же вечер мы просидели с ним до глубокой ночи. У меня к этому времени была одна ташкентская и две московские книги. В мае 1979 года Заки Нури пригласил меня на съезд писателей Татарстана, я приехал заранее, и он лично три дня знакомил меня с Казанью. Пытался представить меня писателям, но натыкался на такую стену равнодушия, что он даже растерялся. Но я уже понимал, что писатель, имевший в Москве две книги, представлял для них только конкурента, и уже в первый день пребывания в Татарстане понял – Казань чужих не любит, будь ты трижды татарином.
Один писатель, недавно ушедший, тогда же на банкете для московских гостей, куда пригласили и меня, сказал мне в лицо без обиняков: «Ну и что, что ты татарин, зачем приперся в Казань, у нас тут своих писателей пруд пруди. Нашел дорогу в Москву, туда и топай!»
Надо отметить высокую цену московских книг в ту пору. К сожалению, у 99% татарских писателей, даже у некоторых лауреатов премии Габдуллы Тукая, никогда не было московских книг, изданных в «Советском писателе», «Молодой гвардии», не говоря уже о «Художественной литературе». Если кто из Казани печатался в Москве, то чаще всего в издательстве «Современник», а оно не считалось центральным изданием, там были низкие тиражи, невысокий гонорар. Так что мои книги, вышедшие в престижных издательствах Москвы в самом начале творческого пути, ничего, кроме жгучей зависти и раздражения, в Казани не вызвали.
Вскоре, Заки Нури по болезни оставил свой пост, и путь мне в Казань был закрыт. За два года до этого, опять же в Малеевке, я подошел к Вакифу Нуруллину, главному редактору «Татиздата», и попытался подать ему лично заявку на книгу в Казани.
Вакиф-абый оглядел меня с ног до головы и своим ответом сразил наповал: «Дорогой Рауль, если бы ты знал, сколько в Казани нуждающихся писателей, то не стал бы переходить им дорогу. У нас очередь на годы, десятилетия, подожди…».
Я тут же съязвил: «Что мне ждать – когда я обеднею или казанские писатели разбогатеют?..». И вообще, мне с татарскими издателями не везет и по сей день.
В 1991 году, когда у меня седьмым изданием в «Художественной литературе» тиражом 250 000 экземпляров вышел роман «Пешие прогулки», я повстречался в Переделкино с новым директором «Татиздата» Г.Шарафутдиновым. Попытался вновь сделать заявку на книгу в Казани, тем более в том году «Роман-газета» должна была печатать мой роман, а тираж у нее составлял в ту пору семь миллионов экземпляров! Я подарил ему роман, изданный в «Художественной литературе», где никогда не издавался ни один татарский прозаик, принес номер «Роман-газеты» с анонсом о печати моего романа «Пешие прогулки», заодно оставил и заявку на книгу. Месяца через два звоню ему в Казань и спрашиваю – будете издавать книгу? Получаю ответ: «Нет, нам ваш роман не подходит». И тогда на чистейшем татарском языке высказал ему татарской пословицей, которую часто повторяла моя мама – что, «собачьему животу сливочное масло не подходит»? Господин Шарафутдинов швырнул трубку, и дорога мне в издательство снова была закрыта.
«Пешие прогулки» все-таки дошли до татарского читателя, но через 23 года, в журнале «Казан Утлары», в переводе писателя Рустема Галиуллина.
− Но в последние 25 лет вы − наиболее издаваемый в Татарстане писатель, вас охотно печатают и в татарских, и в русскоязычных журналах, вы постоянный автор газеты «Звезда Поволжья», разве не так?
− Все верно. Заметили меня тогда, когда уже не замечать и игнорировать было невозможно. У меня появились миллионные тиражи, пять раз изданные собрания сочинений, постоянные переиздания всех романов. Мое время в Казани настало только в 1998 году, когда журнал «Казан Утлары» напечатал повесть «Знакомство по брачному объявлению», по ней поэт Ркаиль Зайдулла написал пьесу, и она идет на родине моих родителей в Оренбурге и в городе Мензелинск. До этого в «Казан Утлары» вышел рассказ «Оренбургский платок», а в 1982 году повесть «Не забывайте нас».
В 1999 г., по своей инициативе, даже не будучи знакомым со мной, поэт Марс Шабаев перевел роман «Ранняя печаль» и напечатал его в журнале «Казан Утлары». Марс-абый перевел еще два моих романа: «За все наличными» и «Судить буду я», и большую монографию академика Сергея Алиханова «Искусство жить искусством».
В 2000г. академик Флера Садриевна Сафиуллина назвала перевод М.С.Шабаева – блистательным, образцовым в плане яркости, образности татарского языка. От себя она добавила, что это − лучший татарский роман, который она прочитала за последние 20 лет. Флера Садриевна сделала многое для популяризации моего творчества в Татарстане, она, оказывается, читала мои произведения с начала 70-х годов. Она написала монографию о моем творчестве и напечатала отрывки из нее в разных журналах. Каждый раз, бывая в Казани, я встречался с ней и проводил долгие и интересные беседы. Пусть земля будет вам пухом, дорогая Флера Садриевна!
Многим я обязан и Флюсу Латифи, мы с ним познакомились в Переделкино в 1997г. и дружили до последних его дней. Это он написал статью обо мне «Он наш, татарин», перевел два романа: «Масть пиковая» и «Двойник китайского императора» и опубликовал их в «Казан Утлары». Роман «Пешие прогулки» и повести «Чти отца своего» и «Из Касабланки морем», перевел для «Казан Утлары» молодой писатель Рустам Галиуллин. Он же перевел для журнала «Идел» автобиографическую повесть «Мартук – пристань души моей». За годы публикаций в «Казан Утлары» я сдружился с коллективом редакции и, прежде всего, с Равилем Файзулиным, который написал о моем творчестве много теплых слов.
Не могу не упомянуть дружбу с Рафаэлем Сибатом, он написал одну из самых значимых статей о моем творчестве для «Казан Утлары». Его цитату «Рауль Мир-Хайдаров для нас, татар − неоткрытая Америка. Колумбы нужны… Колумбы!» часто упоминают, когда речь идет о моих книгах.
В Казахстане в Государственном музее, посвященном моему творчеству, есть книга М.Шабаева с дарственной, где написано: «Дорогой Рауль, низко склоняю свою седую голову перед твоим талантом. Романы твои переводил с огромным удовольствием, поражаясь твоим художественным возможностям и невероятным знаниям о жизни власть имущих и о коридорах власти». Такие оценки для меня важнее литературных премий.
− Какие были у вас первые впечатления от Казани, татарской интеллигенции и татарских писателей?
− Казань для всех татар планеты имеет точно такое же значение, как для всех мусульман Мекка. Оттого, при первой встрече с каждым татарином Казань имеет значительную фору, откуда бы он ни прибыл, какой бы культурой, каким бы статусом ни обладал.
Я тоже прилетел в Казань с сердечным волнением, душевным трепетом, в аэропорту мысленно поклонился и поцеловал землю столицы наших предков. В Казань я прилетел подготовленным человеком, знал историю ее величия и позор ее падения... Я знал, что здесь зарождалась наша государственность, сформировалась религия, наука. Здесь отшлифовался язык, на котором мы говорим до сих пор, здесь письменно закреплена наша история…
Лучшие умы нашего народа во все просматриваемые вглубь времена тянулись в Казань. Эта тенденция не прерывалась в веках, она действует и сейчас. В Казани сосредоточены все духовные, религиозные, научные, культурные институты нашей республики. В Казани живут лучшие наши писатели, композиторы, ученые, политики, артисты…
Об отношении ко мне казанских писателей я уже ответил… Наверное, искренне с пониманием отнеслись ко мне в ту пору только Ахат Гаффар, Тауфик Айди, Гарай Рахим, и Зульфат. Я успел посмотреть спектакль в театре Г.Камала и купить десяток пластинок, потому что в Мартуке каждого, кто посещал Казань, обязательно спрашивали: «А ты был в театре, смотрел «Голубую шаль»? Ты привез пластинки?..»
Кстати, о Зульфате. За два года до своей смерти он советовал мне поторопиться с Тукаевской премией. Я не хотел об этом писать, но вдруг понял, что любое слово этого большого поэта должно быть сохранено для потомков, время, к сожалению, стирает память даже о таких, как он.
Его не только удивило, но и потрясло то, что я на свои средства перевел всю свою прозу на татарский язык. «Значит, искренне уважаешь татар, любишь свой народ, если хочешь, чтобы они тебя читали на родном языке, − говорил он, − А вот наши многие писатели, пишущие на татарском языке, наверное, совсем не думают о пяти миллионах татар, живущих вне исторической родины и не знающих, к стыду и сожалению, своего языка. Не догадались об этом даже многие наши классики, они оказались классиками только одной четвертой части татар − а жаль…». Вот такой у нас состоялся серьезный разговор с поэтом, и я надеюсь, что донес до вас последние тревоги Зульфата.
− Рауль Мирсаидович, у вас действительно очень много книг и читателей, Думаю, Вас можно считать одним из самых счастливых татарских писателей?
− Да, у меня немало книг. Большинство романов издано по 15-20 раз, выходили собрания сочинений, есть книги на языках народов СССР, иностранные переводы. Общий тираж моих книг составляет более десяти миллионов экземпляров, но…на татарском вышли всего две книги. Повторяю, на собственные средства и по своей инициативе я перевел всю свою многотомную прозу на родной язык. Надеюсь, хоть и слабо, что она когда-нибудь будет издана, и татарский читатель ознакомится с моим творчеством на родном языке. Одно вызывает грусть, что все мои известные романы пришли к татарскому читателю с опозданием на двадцать лет! В литературе ценится первичность, новые темы.
О счастье. Наверное, писатель никогда не может быть счастливым, потому как счастье писателя − не в личной жизни, личных успехах. Писатель счастлив только тогда, когда благополучен его народ, сильна его страна, и она с уверенностью смотрит в будущее. Мы развалили наш общий отчий дом, живем третье десятилетие в переломное и в не спокойное время. Знать это, видеть, понимать – настоящее писательское горе.
Конечно, минуты счастья, как и все, я тоже испытываю, особенно у себя на родине. Я – Почетный гражданин Казахстана, там при жизни появилась улица моего имени, Государственный музей, посвященный моему творчеству, два школьных музея. В школе, где я учился – установлена памятная гранитная доска. Я – член редколлегии международного журнала «Аманат». Там широко отмечались все мои юбилеи. Всемирный конгресс татар дважды проводил в Актюбинске и Уральске выездные сессии с празднованием Сабантуя, и дважды я был приглашен казахской стороной как почетный гость и открывал Сабантуй. Зван я в Казахстан и на другие важные государственные мероприятия. Думаю, такие почести на чужбине не имел ни один татарский писатель, ни в советское время, ни сегодня.
− Вы очень много путешествуете по свету. Скажите, пожалуйста, знают ли в мире татар и татарскую культуру, литературу?
− Я – человек дороги, я всегда понимал, что это – писательская необходимость. Не зря Пушкин в бричке на лошадях добрался до Оренбурга, Одессы, Кишинева, постоянно колесил между Петербургом и Москвой, а больной Чехов побывал на Сахалине и Камчатке. Не случайно я вычитал в 1956 году в объявлении – «…бесплатный билет в любой конец Советского Союза…» Кстати, уже летом 1957 года по такому билету я съездил в Ташкент, где жили две сестры моей матери: Рауза-апай и Накия-апай. Работу в «Спецмонтаже» путешествием не назовешь, но она позволила мне исколесить страну вдоль и поперек...
Могу утверждать, что повсюду, где я бывал, живут татары. Я постоянно искал встречи с ними и, к радости, всегда их находил, поэтому с советских времен всегда был убежден, что численность татар сильно занижена.
Знают ли татарскую культуру и литературу за рубежом? Как же ее могут знать там, если даже на русский язык не переведены многие произведения наших классиков? А ведь есть Амирхан Еники, Мухаммат Магдеев, Абдурахман Абсалямов – выдающийся романист, Айдар Халим, Ринат Мухамадиев, Вахит Имамов, Факиль Сафин... Безусловно, могла быть востребована и наша поэзия, у нас есть десять-двенадцать поэтов высочайшего уровня, я об этом не раз писал.
Но есть одно имя, которое знают абсолютно везде, во всем мире, это – Нуриев. Вот Нуриев – настоящий татарский бренд, только рядом с ним нас идентифицируют как татар, может, даже припомнят Казань. Спасибо дорогому Рудольфу, что он на каждом углу, по поводу и без повода, говорил: «Я – татарин, я – татарин!». Нуриев достоин памятника в Казани, если бы такой памятник появился, нас знали бы еще больше…