Невозможно говорить о современной художественной жизни Башкортостана и Татарстана без Рината Миннбаева. Судите сами: заслуженный художник обеих республик, преподаватель Уфимского училища искусств, участник многочисленных российских и международных выставок, среди которых одиннадцать персональных. Монументализм, гиперфактуры, руинирование, картина как инсталляция и инсталляция как картина – это все о его способах художественной практики. Создавая многослойные объемные работы, художник подчеркивает пестроту общества и сложность разворачивающихся в мире конфликтов.
Лейсан Ситдикова беседует с Ринатом Миннибаевым о его восприятии истории и мифологии тюркского мира, осмыслении будущего человечества и искусства в целом.
- Весь прошлый год в России и Татарстане прошел под знаком празднования 1100-летия принятия ислама Волжской Булгарией. Он запомнится в том числе и выставкой ваших работ из коллекции Фонда Марджани «Путешествие Ибн Фадлана на реку Итиль», которая прошла в Галерее современного искусства Государственного музея изобразительных искусств Республики Татарстан. Ринат, почему вы взялись за серию, посвященную Ахмад ибн Фадлану. Чем эта тема заинтересовала?
- Во-первых, «записки» Ибн Фадлана – один из немногих доступных для широкой публики литературных документов средневековья, в котором в удобочитаемой форме преподнесены факты жизни наших предков – древних Булгар. Во-вторых, в своей полевой жизни с археологами и этнографами я сталкивался с теми же проблемами, что и Ибн Фадлан в своем путешествии из Багдада на реку Итиль. Я был наблюдателем, который смотрит по сторонам и подмечает что-то интересное. Хотя эту серию я создавал достаточно давно, но она по-прежнему востребована кураторами и галереями.
- Ринат, когда и как вы поняли, что хотите стать художником?
- Большую роль в этом сыграли мои родители, хотя к искусству они не имели никакого отношения. Мама, Лаура Галеевна Шарафутдинова, преподавала в школе биологию и химию, а папа, Ягфар Магафарович Миннибаев, после возвращения с Великой Отечественной войны служил в органах министерства внутренних дел. В общем была хорошая счастливая семья с прекрасными отношениями и большой библиотекой. Я все время ходил в кружки и студии по рисованию. Мама чувствовала, что у меня получается и поддерживала. После 8 класса пошел поступать в Уфимское училище искусств и не поступил, получил две «двойки». Меня это отрезвило, я основательно взялся за учебу и в итоге поступил в Башкирский педагогический институт на художественно-графический факультет.
- Кто был первым художником, чье творчество вас сильно впечатлило?
- В институте сильное влияние на меня оказал график-иллюстратор Сергей Владимирович Маджар. Помню, все время ходил к нему со своими «картинками» и показывал. Он все еще продолжает быть для меня учителем с большой буквы. В то время я устроился лаборантом в институте и целыми днями проводил в офортной мастерской и оканчивал институт как художник график-печатник, а диплом был на тему «Башкиры в Отечественной войне 1812 года».
- Тема в духе Императорской академии художеств, где исторический жанр был вершиной иерархии…
- На выбор темы, пожалуй, повлияла моя родословная. Предки со стороны мамы были служивыми татарами-мишарями. А один из дедов был даже награжден медалью «В память 300-летия царствования дома Романовых». Причем эта медаль прекрасно сохранилась и находится в семье. Большая часть предков по мужской линии были офицерами, служили в башкирском казачьем войске и участвовали в Отечественной войне с Наполеоном. После революции род обнищал и все выживали как могли. Меня эта семейная красивая линия с детства завораживала. Поэтому я и решил делать большую развернутую серию офортов про западный поход нашей армии 1812 года, сопроводив историческими справками и картушами с геральдикой.
- Как вы непосредственно вошли в художественный истэблишмент Башкортостана? Как нашли свой почерк?
- После института отслужил в армии в Подмосковье и получил приглашение развернуть графическое направление в училище искусств. Параллельно меня всегда интересовала историческая линия, и я всеми силами пытался попасть в какие-то экспедиции от Академии наук или национального музея. Уезжал в поля на раскопки в качестве чернорабочего с археологами, историками, этнографами. А потом попал в экспедицию к знаменитому тюркологу Игорю Леонидовичу Кызласову. И мой полевой маршрут расширился: я побывал в Хакасии, Туве, Монголии, Киргизии. Эти поездки и сформировали мою оптику. Археологические слои, отпечатки, уведённые в раскопах, следы коррозии и патины на артефактах подготовили почву для рождения собственных коннотаций и поиска новых смыслов.
- Вы работаете с необычным медиумом: на бумаге собственного отлива, окрашенной натуральными красителями – глиной, мелом, охрой. Очень часто один материал влечет за собой другой. У Тэффи есть рассказ «Жизнь и воротник» о женщине, которая купила воротничок. Воротничок потребовал новую кофточку. Кофточка — полосатый диван. Ваши работы со временем тоже претерпели метаморфозы. Сначала вы использовали бумагу и конгрев, затем начали включать в работы всевозможные предметы, преобразуя в масштабные ассамбляжи. Каким образом нащупали свой материал, переосмыслили его и какого результата хотите достичь?
- Я понял, что специфика европейской печатной графики не способна передать все нюансы цветов или дух степного пространства, протожизнь. Чувствовалось несоответствие между формой и содержанием. Ручное изготовление бумаги использовалось в художественных практиках и раньше, но мне важно было получить материал, который напоминала бы об архаической жизни как по текстуре, так и по колориту. Постепенно процесс усложнялся. Сначала я отливал бумажную массу, потом перекладывал войлоком и делал теснение, затем пришел к простому способу раскатке на столе сырой бумажной массы, которую формирую вручную, рисую на ней, вставляю какие-то объекты. Впервые ассамбляж появился в моей практике в серии, посвященной путешествию Ибн Фадлана в Булгары. Понимая, что рисунок в исламе не очень-то уместен, стал внедрять в бумажное полотно старые клинки мечей и сабель, стремена, подковы, обломки керамики, листочки бумаги с арабской вязью, фрагменты ткани и дерева. Я пытался увидеть все глазами этого рафинированного университетского человека, коим является Ибн Фадлан. Словом, всю эту условную дичь, все эти средневековые страсти-мордасти, которые он увидел по дороге своего путешествия на Волгу.
- В последнее время от истории и этнографии вы перешли к более современным и актуальным проблемам. Например, в проектах «Геоглифы», «Underground», «Атлантропа» обнажаются проблемы урбанизации и гибели окружающей среды. Почему для вас так важна тема экологии?
- Изменения, происходящие на земле в результате деятельности человека, колоссальны. Причем для меня очень важно говорить об антропогенных факторах языком экологичным. Поэтому в своих проектах я использую технологию ресайклинга. Для проекта «Геоглифы» я брал макулатуру, затем перемалывал ее в строительном миксере и создавал рельефы больших городов, которые мы как бы видим «с высоты птичьего полета». Это размышление о том, что станет с нашими городами, если человечество исчезнет. Двигаясь дальше, я начал использовать в качестве материала пластик. Ездил в рекламные агентства, забирал у них отходы ПВХ, нарезал кубиками и создавал города или схемы городов, но уже не конкретные, а какие-то их выжимки, формулы… До человека любую проблему проще донести в художественной форме. Так она лучше считывается, становится более понятной.
- Ринат, вы всю жизнь прожили в Уфе, но в то же время часто бываете в Казани, где также с успехом проходят ваши выставки. По-вашему, эти два города сильно отличаются?
- Казань для меня - город академический, город книгочеев, город исторической насыщенности и интересной архитектуры. Люди там более деятельные и активные. Уфа тоже по-своему классная. Буквально сто километров от города – и ты уже в горах, где можно погибнуть от красоты! И люди в Уфе гораздо ближе к природе, какие-то созерцатели что ли, условные дзэн-буддисты.
- В то же время вы исследуете и фиксируете в своих работах болезненную проблему нивелирования этносов. Я имею в виду видеопроект «Лицо уфимской национальности», созданный вами в соавторстве с Николаем Марочкиным и Тагиром Насыровым. На основе машинного анализа более тысячи фотографий мужчин и женщин, представляющих тюркские и восточнославянские народы Южного Урала, был сгенерирован «усредненный» графический портрет-образ типичного жителя Уфы. И оказалось, что тюрки и славяне мало чем отличаются друг от друга, по крайней мере, внешне. Получается, что наша хваленая генетическая уникальность – несколько переоцененная и устаревающая концепция?
- Да, по завершении проекта оказалось, что антропологическая разница между западными тюрками и восточными славянами не такая большая. Мы размываемся. В эпоху глобализма у нас одна и та же еда, одежда, мебель, образ жизни… Но в природе есть закон - чем больше разнообразия форм, тем система более устойчива. А когда мы теряем разнообразие в силу глобализма, мы теряем и устойчивость. Об этом в книге «Черный лебедь» писал Насим Талеб: «Глобализация устраняет из системы избыточность. Все устроено слишком эффективно, и поэтому малейший сбой приводит к краху...». Таким образом, в этом усредненном портрете уфимца мы задокументировали бесконечную в своем разнообразии одинаковость. Я, как художник, не могу не размышлять о будущем человечества, реагировать на потенциальные угрозы.
- К лицу какой национальности вы себя сами причисляете?
- Очень сложно себя идентифицировать. Уфа – все-таки русский город. Да, много татар, но основная масса – славяне. И русским было все мое окружение буквально с детского сада. Тем не менее, когда приезжаю в Казань, начинаю чувствовать, что не такой уж я и космополит, не такой уж человек мира и не до конца, оказывается, вымытый. Начинает очень близким ощущаться татарский язык, свои традиции и культура.
- Наверное, каждый художник задает себе рано или поздно вопрос: для чего существует искусство. Вы сформулировали для себя ответ на него?
- Не помню, кто из великих сказал, но, пожалуй, соглашусь. Искусство – это способ не сойти с ума от реальности и несовершенства этого мира. Очень важно занять себя в жизни, найти свое дело, потому что все остальное – это тупое зарабатывание. Просто зарабатывать деньги обидно и неинтересно. Для меня ориентиры в искусстве такие художники, как Ансельм Кифер, Марк Брэдфорт, Рашид Джонсон. Они тоже делают масштабные рельефы. Это безумные мужики, которые фигачат классные огромные вещи и им абсолютно все равно, что о них думают. Это очень красивый ход, потому что нынешнее бытие по сути сводится к маленькому черному плоскому гаджету. И надо как-то отрываться от этого и направлять человека к большим цветным экологичным работам. Задача художника нарушать традиции и рамки, в этой точке и начинается искусство.
Лейсан Ситдикова беседует с Ринатом Миннибаевым о его восприятии истории и мифологии тюркского мира, осмыслении будущего человечества и искусства в целом.
- Весь прошлый год в России и Татарстане прошел под знаком празднования 1100-летия принятия ислама Волжской Булгарией. Он запомнится в том числе и выставкой ваших работ из коллекции Фонда Марджани «Путешествие Ибн Фадлана на реку Итиль», которая прошла в Галерее современного искусства Государственного музея изобразительных искусств Республики Татарстан. Ринат, почему вы взялись за серию, посвященную Ахмад ибн Фадлану. Чем эта тема заинтересовала?
- Во-первых, «записки» Ибн Фадлана – один из немногих доступных для широкой публики литературных документов средневековья, в котором в удобочитаемой форме преподнесены факты жизни наших предков – древних Булгар. Во-вторых, в своей полевой жизни с археологами и этнографами я сталкивался с теми же проблемами, что и Ибн Фадлан в своем путешествии из Багдада на реку Итиль. Я был наблюдателем, который смотрит по сторонам и подмечает что-то интересное. Хотя эту серию я создавал достаточно давно, но она по-прежнему востребована кураторами и галереями.
- Ринат, когда и как вы поняли, что хотите стать художником?
- Большую роль в этом сыграли мои родители, хотя к искусству они не имели никакого отношения. Мама, Лаура Галеевна Шарафутдинова, преподавала в школе биологию и химию, а папа, Ягфар Магафарович Миннибаев, после возвращения с Великой Отечественной войны служил в органах министерства внутренних дел. В общем была хорошая счастливая семья с прекрасными отношениями и большой библиотекой. Я все время ходил в кружки и студии по рисованию. Мама чувствовала, что у меня получается и поддерживала. После 8 класса пошел поступать в Уфимское училище искусств и не поступил, получил две «двойки». Меня это отрезвило, я основательно взялся за учебу и в итоге поступил в Башкирский педагогический институт на художественно-графический факультет.
- Кто был первым художником, чье творчество вас сильно впечатлило?
- В институте сильное влияние на меня оказал график-иллюстратор Сергей Владимирович Маджар. Помню, все время ходил к нему со своими «картинками» и показывал. Он все еще продолжает быть для меня учителем с большой буквы. В то время я устроился лаборантом в институте и целыми днями проводил в офортной мастерской и оканчивал институт как художник график-печатник, а диплом был на тему «Башкиры в Отечественной войне 1812 года».
- Тема в духе Императорской академии художеств, где исторический жанр был вершиной иерархии…
- На выбор темы, пожалуй, повлияла моя родословная. Предки со стороны мамы были служивыми татарами-мишарями. А один из дедов был даже награжден медалью «В память 300-летия царствования дома Романовых». Причем эта медаль прекрасно сохранилась и находится в семье. Большая часть предков по мужской линии были офицерами, служили в башкирском казачьем войске и участвовали в Отечественной войне с Наполеоном. После революции род обнищал и все выживали как могли. Меня эта семейная красивая линия с детства завораживала. Поэтому я и решил делать большую развернутую серию офортов про западный поход нашей армии 1812 года, сопроводив историческими справками и картушами с геральдикой.
- Как вы непосредственно вошли в художественный истэблишмент Башкортостана? Как нашли свой почерк?
- После института отслужил в армии в Подмосковье и получил приглашение развернуть графическое направление в училище искусств. Параллельно меня всегда интересовала историческая линия, и я всеми силами пытался попасть в какие-то экспедиции от Академии наук или национального музея. Уезжал в поля на раскопки в качестве чернорабочего с археологами, историками, этнографами. А потом попал в экспедицию к знаменитому тюркологу Игорю Леонидовичу Кызласову. И мой полевой маршрут расширился: я побывал в Хакасии, Туве, Монголии, Киргизии. Эти поездки и сформировали мою оптику. Археологические слои, отпечатки, уведённые в раскопах, следы коррозии и патины на артефактах подготовили почву для рождения собственных коннотаций и поиска новых смыслов.
- Вы работаете с необычным медиумом: на бумаге собственного отлива, окрашенной натуральными красителями – глиной, мелом, охрой. Очень часто один материал влечет за собой другой. У Тэффи есть рассказ «Жизнь и воротник» о женщине, которая купила воротничок. Воротничок потребовал новую кофточку. Кофточка — полосатый диван. Ваши работы со временем тоже претерпели метаморфозы. Сначала вы использовали бумагу и конгрев, затем начали включать в работы всевозможные предметы, преобразуя в масштабные ассамбляжи. Каким образом нащупали свой материал, переосмыслили его и какого результата хотите достичь?
- Я понял, что специфика европейской печатной графики не способна передать все нюансы цветов или дух степного пространства, протожизнь. Чувствовалось несоответствие между формой и содержанием. Ручное изготовление бумаги использовалось в художественных практиках и раньше, но мне важно было получить материал, который напоминала бы об архаической жизни как по текстуре, так и по колориту. Постепенно процесс усложнялся. Сначала я отливал бумажную массу, потом перекладывал войлоком и делал теснение, затем пришел к простому способу раскатке на столе сырой бумажной массы, которую формирую вручную, рисую на ней, вставляю какие-то объекты. Впервые ассамбляж появился в моей практике в серии, посвященной путешествию Ибн Фадлана в Булгары. Понимая, что рисунок в исламе не очень-то уместен, стал внедрять в бумажное полотно старые клинки мечей и сабель, стремена, подковы, обломки керамики, листочки бумаги с арабской вязью, фрагменты ткани и дерева. Я пытался увидеть все глазами этого рафинированного университетского человека, коим является Ибн Фадлан. Словом, всю эту условную дичь, все эти средневековые страсти-мордасти, которые он увидел по дороге своего путешествия на Волгу.
- В последнее время от истории и этнографии вы перешли к более современным и актуальным проблемам. Например, в проектах «Геоглифы», «Underground», «Атлантропа» обнажаются проблемы урбанизации и гибели окружающей среды. Почему для вас так важна тема экологии?
- Изменения, происходящие на земле в результате деятельности человека, колоссальны. Причем для меня очень важно говорить об антропогенных факторах языком экологичным. Поэтому в своих проектах я использую технологию ресайклинга. Для проекта «Геоглифы» я брал макулатуру, затем перемалывал ее в строительном миксере и создавал рельефы больших городов, которые мы как бы видим «с высоты птичьего полета». Это размышление о том, что станет с нашими городами, если человечество исчезнет. Двигаясь дальше, я начал использовать в качестве материала пластик. Ездил в рекламные агентства, забирал у них отходы ПВХ, нарезал кубиками и создавал города или схемы городов, но уже не конкретные, а какие-то их выжимки, формулы… До человека любую проблему проще донести в художественной форме. Так она лучше считывается, становится более понятной.
- Ринат, вы всю жизнь прожили в Уфе, но в то же время часто бываете в Казани, где также с успехом проходят ваши выставки. По-вашему, эти два города сильно отличаются?
- Казань для меня - город академический, город книгочеев, город исторической насыщенности и интересной архитектуры. Люди там более деятельные и активные. Уфа тоже по-своему классная. Буквально сто километров от города – и ты уже в горах, где можно погибнуть от красоты! И люди в Уфе гораздо ближе к природе, какие-то созерцатели что ли, условные дзэн-буддисты.
- В то же время вы исследуете и фиксируете в своих работах болезненную проблему нивелирования этносов. Я имею в виду видеопроект «Лицо уфимской национальности», созданный вами в соавторстве с Николаем Марочкиным и Тагиром Насыровым. На основе машинного анализа более тысячи фотографий мужчин и женщин, представляющих тюркские и восточнославянские народы Южного Урала, был сгенерирован «усредненный» графический портрет-образ типичного жителя Уфы. И оказалось, что тюрки и славяне мало чем отличаются друг от друга, по крайней мере, внешне. Получается, что наша хваленая генетическая уникальность – несколько переоцененная и устаревающая концепция?
- Да, по завершении проекта оказалось, что антропологическая разница между западными тюрками и восточными славянами не такая большая. Мы размываемся. В эпоху глобализма у нас одна и та же еда, одежда, мебель, образ жизни… Но в природе есть закон - чем больше разнообразия форм, тем система более устойчива. А когда мы теряем разнообразие в силу глобализма, мы теряем и устойчивость. Об этом в книге «Черный лебедь» писал Насим Талеб: «Глобализация устраняет из системы избыточность. Все устроено слишком эффективно, и поэтому малейший сбой приводит к краху...». Таким образом, в этом усредненном портрете уфимца мы задокументировали бесконечную в своем разнообразии одинаковость. Я, как художник, не могу не размышлять о будущем человечества, реагировать на потенциальные угрозы.
- К лицу какой национальности вы себя сами причисляете?
- Очень сложно себя идентифицировать. Уфа – все-таки русский город. Да, много татар, но основная масса – славяне. И русским было все мое окружение буквально с детского сада. Тем не менее, когда приезжаю в Казань, начинаю чувствовать, что не такой уж я и космополит, не такой уж человек мира и не до конца, оказывается, вымытый. Начинает очень близким ощущаться татарский язык, свои традиции и культура.
- Наверное, каждый художник задает себе рано или поздно вопрос: для чего существует искусство. Вы сформулировали для себя ответ на него?
- Не помню, кто из великих сказал, но, пожалуй, соглашусь. Искусство – это способ не сойти с ума от реальности и несовершенства этого мира. Очень важно занять себя в жизни, найти свое дело, потому что все остальное – это тупое зарабатывание. Просто зарабатывать деньги обидно и неинтересно. Для меня ориентиры в искусстве такие художники, как Ансельм Кифер, Марк Брэдфорт, Рашид Джонсон. Они тоже делают масштабные рельефы. Это безумные мужики, которые фигачат классные огромные вещи и им абсолютно все равно, что о них думают. Это очень красивый ход, потому что нынешнее бытие по сути сводится к маленькому черному плоскому гаджету. И надо как-то отрываться от этого и направлять человека к большим цветным экологичным работам. Задача художника нарушать традиции и рамки, в этой точке и начинается искусство.