Рота лейтенанта Иванова с большой осторожностью пробирается по лесу к передовой. Чтобы можно было быстрее укрыться от вражеских самолетов, красноармейцы шагают попарно по обеим сторонам песчаной дороги.
Пора восхода солнца. Притих лес, словно вслушиваясь в себя. Горящие светло-зеленым пламенем верхушки высоких сосен неподвижны, еще погружены в крепкий утренний сон. Серебристые листья изредка встречающихся осин уже проснулись от тихого дыхания утра и слегка шелестят. На открытых местах, прижавшись к земле, застыл густой белый туман. В траве сапоги тотчас же покрываются блестящей влагой и будто тянут за собой зеленовато-бурую цепочку следов. Душистые испарения леса, земли щекочут ноздри, проникают в легкие. Хотя пройдено немало и ноша давит плечи, чувствуешь себя как-то легко, и от этой легкости душа наполняется покоем и тишиной...
В задних рядах роты размеренной походкой идет красноармеец Зариф. Перед ним в такт покачиваются спины товарищей. Лицо его спокойно и кажется беспечным, но чуть прищуренные глаза говорят о том, что он напряженно думает.
Теплая тишина утра, величавое спокойствие леса заставляют забывать об идущей где-то недалеко жестокой войне, о крови и смерти, как будто молочная белизна тумана прячет и отдаляет от человека эти ужасы. Среди дышащей радостью природы он незаметно для себя обманывается, настраиваясь на мирный лад.
Так и Зариф, хоть и помнил, куда он идет, в эту минуту был погружен в свои думы о родных и близких. Ему представлялись широкие поля и сизо-голубые леса родного края, деревня, где ему знаком каждый колышек плетня. Жена, при каждом воспоминании о ней он будто слышал ее голос, его дочка, доверчивую улыбку которой он бережно хранил в своем сердце. Мост в конце деревни... проселочная дорога... ржаное поле... низко склонившиеся к земле тяжелые колосья пшеницы... Какой нынче был обильный урожай! Теперь, наверное, днем и ночью молотят.
Откуда-то совсем близко до слуха Зарифа донесся гул молотилки и короткий рев, когда она глотает большие снопы.
Не успел он сообразить, где же молотят, как раздалась команда:
— Воздух!
Рота тотчас залегла и скрылась среди деревьев по обе стороны дороги.
«Вот тебе и молотилка!» — подумал Зариф, лежа под деревом, и усмехнулся своему заблуждению.
Самолет удалился. Лейтенант, видимо, дал команду— лежащие впереди бойцы начали подниматься. Встал и Зариф. Но не успел он сделать и шага, как заметил в пяти-шести метрах от себя девочку и остановился. Ей было не больше трех, она стояла возле низкого кустарника, зажав в ладони землянику, хотела поднести ее ко рту, но, увидев Зарифа, застыла и удивленно уставилась на него большими серыми глазами. Они у нее покраснели и опухли от долгого плача, на лице две узенькие полоски от слез. Зариф оглянулся по сторонам, надеясь найти кого-нибудь из родных девочки, но никого не увидел. Снова посмотрел на девочку. Присев на корточки, девочка собирала рассыпанные по земле ягоды. На ней было летнее пальто из тонкого синего сукна, черная фетровая шапочка, завязанная под подбородком красной лентой. На ногах чулки и желтые ботинки, одна нога в калоше, другую калошу она, видимо, потеряла.
Зариф сообразил, что девочка заблудилась и отстала от родных, которые вместе с другими беженцами двигались в глубь страны, подальше от фронта. Первым его побуждением было поднять ребенка. Он уже шагнул было к девочке, но вдруг вспомнил, куда идет и что никак не может отстать от роты. Но вместо этого решительно направился к девочке и быстро подхватил ее на руки.
— Мама!—испуганно закричала девочка и громко заплакала.
Крепко прижав к себе ребенка, Зариф вышел на дорогу. Хотя все это заняло очень мало времени, рота уже заметно отдалилась. На ходу поправив на плече винтовку, Зариф ускорил шаг.
Видно, девочка уже давно устала плакать, скоро плач ее перешел в беззвучные всхлипывания. Зариф вытащил из кармана кусок сахару, сдул приставшие к нему пылинки и протянул ей. Девочка капризно замотала головой, затем недоверчиво протянула руку, взяла сахар, быстро спрятала его в кулаке и прижала к груди.
— Ешь, ешь,— ласково сказал Зариф и потрепал ее по спине.
Девочка будто этого только и ждала: всхлипывания прекратились, она успокоилась и, слегка покачиваясь на руках у Зарифа, стала смотреть по сторонам. Сквозь тонкую одежду Зариф ощутил тепло и какой-то особый аромат детского тела. В эту минуту Зариф не ощущал никакой разницы между своим ребенком и этой девочкой, она казалась ему, как и его дочка, частью его души. Он взял зажатую в кулак руку ребенка и поднес к своим пересохшим губам.
— А есть у тебя папа и мама?—ласково спросил он. У него вдруг защекотало в горле, глаза увлажнились.
Ребенок звонким голосом ответил:
— У меня и мама есть, и папа, у нас еще коза есть. Козлятки такие беленькие-беленькие.
Зариф с улыбкой взглянул на девочку.
— Вот как! Беленькие, говоришь?! А где же твой папа?
— Уехал.
— Куда?
— Не знаешь разве? На фронт,—ответила девочка и немного погодя, будто только что вспомнив, добавила:— Он лейтенант.
— Лейтенант? Вот какая ты умница, знаешь, кто твой папа. А.,.— Зариф осекся. Он хотел спросить, где же мама, но удержался, боясь расстроить девочку.
Видно, девочка уже успела привыкнуть к Зарифу. Без стеснения она сперва положила в рот ягодки, зажатые в ладони, потом принялась сосать сахар.
Вдруг по лесу пронесся страшный грохот. Задрожала земля, от воздушной волны закачались верхушки деревьев. Где-то вблизи начался артиллерийский обстрел. Зариф и ребенок на миг оцепенели, будто внутри их поселилась какая-то жуткая тишина...
От страха девочка начала дрожать. Зариф крепче прижал ее к себе, ему показалось, что сердца их забились в лад.
Плаксивым голосом девочка позвала:
— Мама!
— Не плачь, дочка, сейчас придем к маме,— сказал Зариф. Собственный голос показался ему глухим и тусклым, будто исходил из глубокого колодца.
Одной рукой обхватив Зарифа за шею, девочка еще крепче прижалась к нему. Он же, то ли желая ее успокоить, то ли думая вслух, сказал:
— Куда же мы идем?
— К бабушке в гости,— совершенно серьезно ответила девочка.
Зариф невольно улыбнулся.
Так они дошли до развилки дороги. Рота пошла по правой дороге, левая же вела к ближайшей станции.
Сквозь редкие высокие сосны были даже видны крыши пристанционных домов. Зариф остановился в растерянности. Что делать? Он не может отстать от роты, надо немедленно догнать товарищей. Но куда девать девочку? Не лезть же с ней в огонь... В надежде обнаружить кого-нибудь, Зариф посмотрел вокруг. Но никого не было. Несколько секунд он напряженно думал. Помнится, они уже проходили по этой дороге, возле будки дорога эта пересекала железнодорожное полотно. Он прикинул возможное расстояние между станцией и будкой и посмотрел на девочку. Она же, будто угадывая сомнения Зарифа, очень серьезно глядела на него. Этот взгляд прервал колебания Зарифа. «Успею», — сказал он себе и, поудобнее обхватив ребенка, побежал к станции.
Вот и станция. Перед платформой стоит красный товарняк. Поезд, видимо, скоро тронется, люди торопливо садятся в вагоны.
Зариф выбежал на платформу и не успел осмотреться, как раздалось пронзительное:
Доченька! И худая русская женщина бросилась к Зарифу.
- Мама! — Всем своим тельцем девочка потянулась к женщине и выскользнула из его рук.
Как выразить словами состояние матери, при ночной бомбежке потерявшей своего ребенка, ночь напролет искавшей его, уже отчаявшейся найти, и вдруг... Задыхаясь от переполнявшей ее радости, женщина застонала, судорожно прижалась к девочке и молча стала целовать её руки, лицо, глаза, волосы...
Отдав ребенка, Зариф облегченно вздохнул всей грудью, тыльной стороной ладони отер со лба пот и внимательно посмотрел на мать с ребенком. Может быть, ему хотелось сказать какие-то ласковые слова или услышать самому благодарность и одобрение. Но мать еще не успела оправиться от потрясения, как Зариф быстро побежал вдоль полотна.
Женщина, спохватившись, начала что-то кричать ему вслед. Он оглянулся и лишь махнул рукой. Его теперь занимала одна забота: как побыстрее догнать роту. Зариф снял с плеча винтовку, крепко сжал ее в руке и побежал еще быстрее. На его счастье, недалеко в рощице рота остановилась.
Зариф подбежал к командиру, высокому, худощавому лейтенанту, стоявшему с папиросой в зубах насколько поодаль от бойцов.
— Товарищ лейтенант!— произнес Зариф, задыхаясь от бега и волнения.
Командир внимательно посмотрел на раскрасневшееся, потное лицо Зарифа и сказал:
— Успокойтесь сперва.
От этого сдержанного голоса Зариф пришел в себя. Он глубоко вздохнул и, почти не запинаясь, рассказал, где и по какой причине он отсутствовал.
Командир долго молчал. Зариф, боясь шевельнуться, ждал выговора. Наконец командир бросил окурок на землю, долго растирал его носком сапога, затем тихим голосом спросил:
— Кому отдали ребенка?
— Матери.
В это время в роще, метрах в двухстах от роты, упал снаряд. Вместе с дымом в воздух взлетела земля, ветки и щепы от деревьев. Командир вытащил еще одну папироску, не спеша закурил, снова посмотрел на неподвижно стоявшего перед ним Зарифа.
— Вы доброе дело сделали. Спасибо вам.
Зариф от неожиданности заморгал глазами. Кажется, и командир это заметил, суровое лицо его, будто упал на него свет зари, вдруг просветлело и смягчилось.
— Вы меня поняли?—спросил он с добродушной улыбкой.
На вопрос командира он только кивнул.
Через полчаса рота, пройдя рощицу, вышла в открытое поле и, развернувшись в цепь, направилась на передовую позицию.
Это было уже настоящее поле боя. Здесь, на войне, чем наглее бывает смерть, тем уверенней в себе, стойкой, гордой и прекрасной предстает жизнь. Человек уподобляется алмазной крупинке. Несмотря на малую величину, едва различимую глазом, она несет в себе все качества большого алмаза. Он тверд... и он сверкает.
Зариф чувствовал на лице воздушную волну от разрывов снарядов, слышал свист пуль, пролетающих мимо уха, но ему казалось, что пуля не убьет его, а если и заденет, то лишь ущипнет слегка.
Странное дело, Зариф первый раз был на передовой, а чувствовал в себе непонятное для него самого спокойствие. Словно вселился в него покой этого солнечного утра, озарив своей красотой его душу. Он непроизвольно погладил шею. Как будто на ней еще оставалось тепло от рук ребенка.
Пора восхода солнца. Притих лес, словно вслушиваясь в себя. Горящие светло-зеленым пламенем верхушки высоких сосен неподвижны, еще погружены в крепкий утренний сон. Серебристые листья изредка встречающихся осин уже проснулись от тихого дыхания утра и слегка шелестят. На открытых местах, прижавшись к земле, застыл густой белый туман. В траве сапоги тотчас же покрываются блестящей влагой и будто тянут за собой зеленовато-бурую цепочку следов. Душистые испарения леса, земли щекочут ноздри, проникают в легкие. Хотя пройдено немало и ноша давит плечи, чувствуешь себя как-то легко, и от этой легкости душа наполняется покоем и тишиной...
В задних рядах роты размеренной походкой идет красноармеец Зариф. Перед ним в такт покачиваются спины товарищей. Лицо его спокойно и кажется беспечным, но чуть прищуренные глаза говорят о том, что он напряженно думает.
Теплая тишина утра, величавое спокойствие леса заставляют забывать об идущей где-то недалеко жестокой войне, о крови и смерти, как будто молочная белизна тумана прячет и отдаляет от человека эти ужасы. Среди дышащей радостью природы он незаметно для себя обманывается, настраиваясь на мирный лад.
Так и Зариф, хоть и помнил, куда он идет, в эту минуту был погружен в свои думы о родных и близких. Ему представлялись широкие поля и сизо-голубые леса родного края, деревня, где ему знаком каждый колышек плетня. Жена, при каждом воспоминании о ней он будто слышал ее голос, его дочка, доверчивую улыбку которой он бережно хранил в своем сердце. Мост в конце деревни... проселочная дорога... ржаное поле... низко склонившиеся к земле тяжелые колосья пшеницы... Какой нынче был обильный урожай! Теперь, наверное, днем и ночью молотят.
Откуда-то совсем близко до слуха Зарифа донесся гул молотилки и короткий рев, когда она глотает большие снопы.
Не успел он сообразить, где же молотят, как раздалась команда:
— Воздух!
Рота тотчас залегла и скрылась среди деревьев по обе стороны дороги.
«Вот тебе и молотилка!» — подумал Зариф, лежа под деревом, и усмехнулся своему заблуждению.
Самолет удалился. Лейтенант, видимо, дал команду— лежащие впереди бойцы начали подниматься. Встал и Зариф. Но не успел он сделать и шага, как заметил в пяти-шести метрах от себя девочку и остановился. Ей было не больше трех, она стояла возле низкого кустарника, зажав в ладони землянику, хотела поднести ее ко рту, но, увидев Зарифа, застыла и удивленно уставилась на него большими серыми глазами. Они у нее покраснели и опухли от долгого плача, на лице две узенькие полоски от слез. Зариф оглянулся по сторонам, надеясь найти кого-нибудь из родных девочки, но никого не увидел. Снова посмотрел на девочку. Присев на корточки, девочка собирала рассыпанные по земле ягоды. На ней было летнее пальто из тонкого синего сукна, черная фетровая шапочка, завязанная под подбородком красной лентой. На ногах чулки и желтые ботинки, одна нога в калоше, другую калошу она, видимо, потеряла.
Зариф сообразил, что девочка заблудилась и отстала от родных, которые вместе с другими беженцами двигались в глубь страны, подальше от фронта. Первым его побуждением было поднять ребенка. Он уже шагнул было к девочке, но вдруг вспомнил, куда идет и что никак не может отстать от роты. Но вместо этого решительно направился к девочке и быстро подхватил ее на руки.
— Мама!—испуганно закричала девочка и громко заплакала.
Крепко прижав к себе ребенка, Зариф вышел на дорогу. Хотя все это заняло очень мало времени, рота уже заметно отдалилась. На ходу поправив на плече винтовку, Зариф ускорил шаг.
Видно, девочка уже давно устала плакать, скоро плач ее перешел в беззвучные всхлипывания. Зариф вытащил из кармана кусок сахару, сдул приставшие к нему пылинки и протянул ей. Девочка капризно замотала головой, затем недоверчиво протянула руку, взяла сахар, быстро спрятала его в кулаке и прижала к груди.
— Ешь, ешь,— ласково сказал Зариф и потрепал ее по спине.
Девочка будто этого только и ждала: всхлипывания прекратились, она успокоилась и, слегка покачиваясь на руках у Зарифа, стала смотреть по сторонам. Сквозь тонкую одежду Зариф ощутил тепло и какой-то особый аромат детского тела. В эту минуту Зариф не ощущал никакой разницы между своим ребенком и этой девочкой, она казалась ему, как и его дочка, частью его души. Он взял зажатую в кулак руку ребенка и поднес к своим пересохшим губам.
— А есть у тебя папа и мама?—ласково спросил он. У него вдруг защекотало в горле, глаза увлажнились.
Ребенок звонким голосом ответил:
— У меня и мама есть, и папа, у нас еще коза есть. Козлятки такие беленькие-беленькие.
Зариф с улыбкой взглянул на девочку.
— Вот как! Беленькие, говоришь?! А где же твой папа?
— Уехал.
— Куда?
— Не знаешь разве? На фронт,—ответила девочка и немного погодя, будто только что вспомнив, добавила:— Он лейтенант.
— Лейтенант? Вот какая ты умница, знаешь, кто твой папа. А.,.— Зариф осекся. Он хотел спросить, где же мама, но удержался, боясь расстроить девочку.
Видно, девочка уже успела привыкнуть к Зарифу. Без стеснения она сперва положила в рот ягодки, зажатые в ладони, потом принялась сосать сахар.
Вдруг по лесу пронесся страшный грохот. Задрожала земля, от воздушной волны закачались верхушки деревьев. Где-то вблизи начался артиллерийский обстрел. Зариф и ребенок на миг оцепенели, будто внутри их поселилась какая-то жуткая тишина...
От страха девочка начала дрожать. Зариф крепче прижал ее к себе, ему показалось, что сердца их забились в лад.
Плаксивым голосом девочка позвала:
— Мама!
— Не плачь, дочка, сейчас придем к маме,— сказал Зариф. Собственный голос показался ему глухим и тусклым, будто исходил из глубокого колодца.
Одной рукой обхватив Зарифа за шею, девочка еще крепче прижалась к нему. Он же, то ли желая ее успокоить, то ли думая вслух, сказал:
— Куда же мы идем?
— К бабушке в гости,— совершенно серьезно ответила девочка.
Зариф невольно улыбнулся.
Так они дошли до развилки дороги. Рота пошла по правой дороге, левая же вела к ближайшей станции.
Сквозь редкие высокие сосны были даже видны крыши пристанционных домов. Зариф остановился в растерянности. Что делать? Он не может отстать от роты, надо немедленно догнать товарищей. Но куда девать девочку? Не лезть же с ней в огонь... В надежде обнаружить кого-нибудь, Зариф посмотрел вокруг. Но никого не было. Несколько секунд он напряженно думал. Помнится, они уже проходили по этой дороге, возле будки дорога эта пересекала железнодорожное полотно. Он прикинул возможное расстояние между станцией и будкой и посмотрел на девочку. Она же, будто угадывая сомнения Зарифа, очень серьезно глядела на него. Этот взгляд прервал колебания Зарифа. «Успею», — сказал он себе и, поудобнее обхватив ребенка, побежал к станции.
Вот и станция. Перед платформой стоит красный товарняк. Поезд, видимо, скоро тронется, люди торопливо садятся в вагоны.
Зариф выбежал на платформу и не успел осмотреться, как раздалось пронзительное:
Доченька! И худая русская женщина бросилась к Зарифу.
- Мама! — Всем своим тельцем девочка потянулась к женщине и выскользнула из его рук.
Как выразить словами состояние матери, при ночной бомбежке потерявшей своего ребенка, ночь напролет искавшей его, уже отчаявшейся найти, и вдруг... Задыхаясь от переполнявшей ее радости, женщина застонала, судорожно прижалась к девочке и молча стала целовать её руки, лицо, глаза, волосы...
Отдав ребенка, Зариф облегченно вздохнул всей грудью, тыльной стороной ладони отер со лба пот и внимательно посмотрел на мать с ребенком. Может быть, ему хотелось сказать какие-то ласковые слова или услышать самому благодарность и одобрение. Но мать еще не успела оправиться от потрясения, как Зариф быстро побежал вдоль полотна.
Женщина, спохватившись, начала что-то кричать ему вслед. Он оглянулся и лишь махнул рукой. Его теперь занимала одна забота: как побыстрее догнать роту. Зариф снял с плеча винтовку, крепко сжал ее в руке и побежал еще быстрее. На его счастье, недалеко в рощице рота остановилась.
Зариф подбежал к командиру, высокому, худощавому лейтенанту, стоявшему с папиросой в зубах насколько поодаль от бойцов.
— Товарищ лейтенант!— произнес Зариф, задыхаясь от бега и волнения.
Командир внимательно посмотрел на раскрасневшееся, потное лицо Зарифа и сказал:
— Успокойтесь сперва.
От этого сдержанного голоса Зариф пришел в себя. Он глубоко вздохнул и, почти не запинаясь, рассказал, где и по какой причине он отсутствовал.
Командир долго молчал. Зариф, боясь шевельнуться, ждал выговора. Наконец командир бросил окурок на землю, долго растирал его носком сапога, затем тихим голосом спросил:
— Кому отдали ребенка?
— Матери.
В это время в роще, метрах в двухстах от роты, упал снаряд. Вместе с дымом в воздух взлетела земля, ветки и щепы от деревьев. Командир вытащил еще одну папироску, не спеша закурил, снова посмотрел на неподвижно стоявшего перед ним Зарифа.
— Вы доброе дело сделали. Спасибо вам.
Зариф от неожиданности заморгал глазами. Кажется, и командир это заметил, суровое лицо его, будто упал на него свет зари, вдруг просветлело и смягчилось.
— Вы меня поняли?—спросил он с добродушной улыбкой.
На вопрос командира он только кивнул.
Через полчаса рота, пройдя рощицу, вышла в открытое поле и, развернувшись в цепь, направилась на передовую позицию.
Это было уже настоящее поле боя. Здесь, на войне, чем наглее бывает смерть, тем уверенней в себе, стойкой, гордой и прекрасной предстает жизнь. Человек уподобляется алмазной крупинке. Несмотря на малую величину, едва различимую глазом, она несет в себе все качества большого алмаза. Он тверд... и он сверкает.
Зариф чувствовал на лице воздушную волну от разрывов снарядов, слышал свист пуль, пролетающих мимо уха, но ему казалось, что пуля не убьет его, а если и заденет, то лишь ущипнет слегка.
Странное дело, Зариф первый раз был на передовой, а чувствовал в себе непонятное для него самого спокойствие. Словно вселился в него покой этого солнечного утра, озарив своей красотой его душу. Он непроизвольно погладил шею. Как будто на ней еще оставалось тепло от рук ребенка.