Несколько лет назад довелось мне прочитать замечательную книгу Веры Туляковой-Хикмет «Последний разговор с Назымом». Не мемуары о турецком классике, а скорее - короткая история любви. Книга эта трижды издавалась в Турции, а в 2009 году вышла в России. Напечатана она и в Бейруте на арабском. Вера не дожила до российского издания. Она вообще прожила мало, хотя состоялась в профессии, успешно преподавала в престижном тогда ВГИКе, наиболее яркие годы её пришлись на юность. Рядом с поэтом.
Вере Туляковой едва исполнилось 23, когда она полюбила 60-летнего Назыма Хикмета.
Хикмет – выходец из аристократической семьи, уроженец Салоников, воспитанник лучших стамбульских лицеев. Работал учителем. Впрочем, левые взгляды молодых педагогов не понравились местным чиновникам, и Хикмет с близким другом, поражённые масштабом Октябрьской революции, нелегально отправились в советскую Россию. 30 сентября 1921 года они прибыли в Батуми, а в июле 1922 года осели в Москве.
Черное море – границу двух самых важных для него стран, придется пересечь еще не раз.
В Москве Хикмет учится в Коммунистическом университете трудящихся Востока. На него оказывают глубокое впечатление художественные эксперименты Маяковского и Мейерхольда, форма авангардной поэзии поразила его ещё до того, как он выучил русский язык.
Коммунист-романтик. Тогда много было в Москве приехавших с Востока и Запада на зов глобальных перемен. Но Москва – столица уже свершившейся революции, а переустраивать мир надо, прежде всего на родине! Вернувшись в Турцию, Назым подвергся жестоким преследованиям и в общей сложности семнадцать лет провел в тюрьме. И именно на эти долгие годы пришлись все самые страшные события XX века. В тюрьме у Хикмета книг почти не было. Впрочем, главные книги преодолели тюремные преграды и принесли утешение: за решёткой он перевел на турецкий язык «Войну и мир» Льва Толстого.
Даже о том, что происходит в Турции, он знал плохо. Поэту оставалось только мечтать – о России, где строится идеальное общество, где жили его друзья и любимые женщины.
В конце 1940-х годов резко ухудшилось состояние здоровья поэта. В 1949 году левые интеллектуалы со всего мира, включая Пикассо, Сартра и Поля Робсона, создали комитет, который добивался освобождения Назыма Хикмета. Вскоре к движению присоединились крупнейшие деятели мировой культуры — Луи Арагон, Поль Элюар, Пабло Неруда, Бертольт Брехт, Фредерик Жолио-Кюри, Жоржи Амаду — многие международные организации, союзы писателей, партии и движения различных стран. В 1950 году, пережив сердечный приступ, Хикмет провёл 18-дневную голодовку. В результате в том же году после парламентских выборов он был освобождён на основании всеобщей амнистии.
Поэт долгое время нигде не мог найти работу, полиция вела за ним постоянное наблюдение, а вскоре ему, почти достигшему полувекового возраста, прислали повестку в армию. Опасаясь «случайного» убийства «при попытке побега», он был вынужден снова, на этот раз навсегда, покинуть Турцию. Через Чёрное море он бежал в Румынию, а оттуда в 1951 году прибыл в СССР. 25 июля 1951 года турецкое правительство лишило Хикмета гражданства.
«Была возможность выйти через Босфор в Черное море и добраться до одной из стран народной демократии… Мы купили очень дорогую спортивную моторную лодку. 17 июня 1951 года я решил бежать. Часто меняя такси, я добрался до Босфора. Мой шурин прибыл на моторной лодке в безлюдное место. Море было спокойным. Выйдя из Босфора, мы встретили пароход «Плеханов», и тогда я решил вместо того, чтобы плыть в Болгарию, остановить пароход в море, назвать свое имя и, если согласятся взять на пароход, попасть в Румынию. Я громко называл свое имя морякам, которые были на борту. Некоторые из моряков, зная мое имя, сказали капитану, кто я. Он телеграфировал в Констанцу, оттуда в Бухарест, спустя приблизительно полтора часа меня взяли на пароход, а мой шурин вернулся. На пароходе не было пассажиров, так как он был товарный. 18 июня я прибыл в Констанцу. Пришли работники госбезопасности, которые повели меня в одно из зданий в порту, где они меня допросили. Через некоторое время пришел товарищ из партии и повел меня в обком. 19 июня приехал в Бухарест. Для того чтобы решить свои вопросы, я хотел поехать в Москву».
Александр Фадеев обратился в ЦК с просьбой разрешить Союзу писателей пригласить Назыма Хикмета в СССР. По материалам письма Фадеева было принято положительное решение. Все вопросы по приему Хикмета были возложены на Союз писателей, а Моссовету было поручено в течение 15 дней обеспечить его трех-, четырехкомнатной квартирой; лечебным учреждениям Кремля — заняться его медицинским обслуживанием.
29 июня 1951 года Назым Хикмет прибыл в Москву. Как окажется — чтобы провести в этом городе остаток своей жизни. В аэропорту его очень тепло встретили Николай Тихонов, Константин Симонов и другие писатели. Примечательная деталь: в тот же день высокопоставленный сотрудник ЦК ВКП(б) Борис Пономарев во всех подробностях информировал Сталина о церемонии встречи турецкого поэта.
Домом для Назыма Хикмета стала вновь Москва. Но это был уже сумрачный город с резко изменившейся атмосферой, непонятными поначалу порядками, где он искал и не мог найти своих старых друзей.
Впрочем, новые друзья тоже появлялись – поначалу смотревшие на Назыма Хикмета, словно на заморскую диковину. Но быстро благодаря обаянию турецкий поэт стал своим в кругах московской творческой интеллигенции. Как точно сказал Ярослав Смеляков - «В России жил Назым Хикмет, голубоглазый турок». Или Евгений Евтушенко в своей поэме «Казанский университет»:
Что после?
Пепел и зола.
Самосожжение – не выход.
Горенью вечному хвала!
Кто в мире факел,
кто окурок,
и скажет
синеглазый турок,
носить привыкший робу в тюрьмах,
а не в гостиных
вицмундир:
"Ведь если он гореть не будет,
ведь если ты гореть не будешь,
ведь если я гореть не буду,
то кто тогда согреет мир?!"
Или поэт совсем из иного круга – Иосиф Бродский, эпиграфом к своему раннему стихотворению «Книга» выбравший цитату из Хикмета: «Пришлите мне книгу со счастливым концом…»
Хикмет, который прожил к моменту эмиграции в СССР не самую легкую жизнь, долго уговаривал Тулякову выйти за него замуж. Назым боялся, что скоро его не станет, и юная советская журналистка так и не станет законной супругой. Назыму Хикмету довелось немало пережить, прежде чем он в очередной раз оказался в Советском Союзе и познакомился со своей будущей, четвертой по счету женой.
«И однажды я возмутилась, увидев, как ты прибиваешь гвоздями к стене картинку, вырезанную из журнала «Огонёк». Ты посмотрел на меня с грустью, с сожалением сказал:
— Тебе трудно понять меня. Но, Веруся, я больше четверти своей жизни провёл среди пустых тюремных стен. Их украшала только грязь».
Назым Хикмет – турок-коммунист, столичная достопримечательность, обеспеченный квартирой и дачей в Переделкино (оставленной, правда, прежней возлюбленной). Но он не стал частью партийной элиты. Непросто складывались отношения с советской властью, включая и оттепельные годы. В 1957 году после пяти премьерных показов был запрещен в театре Сатиры уже поставленный Валентином Плучеком спектакль по его пьесе «А был ли Иван Иванович?»
А тут еще тоска по родине, Стамбулу, по сыну Мемеду, который «взрослеет на фотографиях».
В груди — словно горечь ветки, с которой
сорвали плод,
в глазах — дорога, ведущая вниз, к Золотому Рогу.
Два клинка прямо в сердце мое вонзены —
тоска по дому и по Стамбулу родному.
Где силы найти — вытерпеть эту разлуку?
Могилу Назыма Хикмета ныне часто навещают «прогрессивные турки», живущие или работающие в Москве - интеллектуалы, любители изысканной поэзии, сторонники светского характера своего государства. Интересуясь отношением к Назыму Хикмету в современной Турции, я задавал вопросы стамбульским тележурналистам или одному из наиболее известных российских знатоков турецкой литературы, переводчице Орхана Памука Аполлинарии Аврутиной. Их ответ: актуален, читают, изучают! В 2009 году власти Турции приняли решение о возвращении гражданства Назыму Хикмету. Но все эти события уже далеки от поэта и его литературного имени. Он навсегда в России. Приезжают турки на Новодевичье экскурсионными автобусами, поодиночке и семьями – в день памяти и в другие дни. А недавно у могильного памятника поэту его поклонники установили небольшой турецкий флажок.
Рядом с ним его любимая Вера.
Мемуарная реплика сына драматурга Алексея Арбузова (и коренного переделкинца) Кирилла Арбузова:
«Одно из ярких воспоминаний детства - визит Назыма Хикмета с Верой к нам в Переделкино. Она показалось мне ослепительно красивой женщиной, просто излучавшей очарование. А мне было только лет восемь, не больше».
Красота этой женщины передается и с черно-белых фотографий, помещенных в её книге. Счастливая жена поэта в Париже. В зимнем Кисловодске. Среди людей или наедине с Назымом. И наконец - молодая вдова, приходящая на Новодевичье….
Трогательные фрагменты из книги Веры Туляковой:
«Я сегодня от самого обувного магазина к тебе пешком шла. Мороз. Хотела сапоги теплые купить, а там одни босоножки. Шла и думала. Новый год вспомнила. Давно это было. Помнишь, ты с меня слово взял, что приеду я к тебе на дачу его встречать?»
«Черное пальто, белый воротник рвет на мне ветер. Пойду попрощаюсь с Феней. Здесь, на кладбище, она над вами командир. Смех с ней и грех. «Вы, говорит, – Вера, не беспокойтесь, уж у вашего Назым Хикмета здесь всё лучше всех. Я, татарка, своего мусульманина разве обижу? Утром, – говорит, – вхожу в ворота, а они все, мои голубчики, меня дожидаются. “С добрым утречком, вам, ребята”, – говорю. Поздороваемся, поболтаем маленько. Я им расскажу, чего радио передавало или телевизор сказал, после за шланг или за метлу берусь. Я с ними культурно обращаюсь, потому что знаю: помру, на том свете у самых ворот как родную они меня встречать будут. Это уж факт! А к вашему Назым Хикмету у меня особая симпатия – мы с ним вроде одних кровей, я – татарка, он – турок, так что не беспокойтесь, Назым Хикмет у меня здесь живет как здоровенький…».
А были и другие татары. Еще при жизни поэта. И вообще – советские тюркоязычные литераторы, к которым Назым Хикмет испытывал родственные чувства. Он очень любил бывать в Баку, где жила на улицах сладкая мелодика узнаваемого азербайджанского языка, а теплое море и пряные базары хоть немного напоминали о Стамбуле. Здесь на Каспии море причудливым образом казалось роднее пейзажей черноморских курортов. Из Крыма или Сочи турецкого берега он не видел. Может подействовала печальная история в Артеке, куда Назыма Хикмета пригласили в 1952 году выступить перед пионерами, и где поэт обнаружил в качестве ступени новой лестницы старую каменную плиту с мусульманскими молитвами… По этой ступени-плите поднимались и спускались пионеры и вожатые, не задумываясь о судьбе изгнанного из этих мест народа. Так гласит крымскотатарский апокриф, настоянный на горечи и обидах. Ясно только, что вечный странник, терявший и обретавший родину, испытывал тоску по родному языку.
Кстати, Вера Тулякова знала в детстве татарский язык – выучила его во время войны, в эвакуации, когда ходила в школу в деревне Салауши Агрызского района Татарской АССР. Вернувшись в Москву, язык Вера будто бы забыла, но как отмечала ее дочь: «память сыграет с ней забавную шутку, когда при первой встрече с Хикметом тот по-турецки, короткой фразой откомментирует мамину внешность, мама вдруг поймет эти слова. До конца жизни Вера радовалась, слыша татарскую музыку, очень любила национальное лакомство чак-чак».
Назыма Хикмета начали переводить на татарский почти сразу после его окончательного переезда в СССР. Уже в 1951 году Шайхи Маннур перевел стихотворение Назыма Хикмета «Горькая свобода». И впоследствии в Казани активно переводили и издавали на татарском языке поэзию и прозу турецкого классика. Так в 2005 году Луара Шакирзянова перевела самую известную пьесу Хикмета «Легенда о любви» (впервые из татарских литераторов к ней обратился еще в 1955 году литератор незаурядной судьбы Шамиль Анак). Переводил стихи Назыма Хикмета и Ренат Харис. Сейчас эту важную страницу культурных связей изучают отечественные литературоведы.
Помню я от старших родственников, и московские татарские отклики на творчество Назыма Хикмета. Его громкое литературное имя, публикации в центральной печати, вызывавшие интерес у татар. Что-то восточное, почти родное мелькало тогда на страницах советской печати.
Три года назад в казанском ТЮЗе имени Габдуллы Кариева режиссером из Бурятии Сойжин Жамбаловой был поставлен спектакль «Сказки Хикмета / Хикмәт әкиятләре» по мотивам пьесы «Слепой падишах» и сказки «Влюбленное облако».
«Слепого падишаха» Назым Хикмет создавал на русском языке вместе со своей Верой. Он прислушивался к её советам, доверял литературному вкусу. Она стала для него оправданием эмиграции. Но память сквозь московское окно неизбежно возвращала к иным берегам. В этом и трагедия, и сила, и сама закономерность судьбы поэта.
Листья мои - бьются они, как сотни тысяч сердец.
Я – дерево ореховое в парке Гюльхане,
но ни полиция, ни ты не знаете обо мне.
И листва, как платочек шелковый,
Все шуршит и шуршит. Посмотри:
Слезы капают снова и снова,
Ты их нежно с лица оботри.
От автора:
Благодарю за помощь в подготовке публикации дочь Веры Туляковой, кандидата искусствоведения Анну Анатольевну Степанову.
Вере Туляковой едва исполнилось 23, когда она полюбила 60-летнего Назыма Хикмета.
Хикмет – выходец из аристократической семьи, уроженец Салоников, воспитанник лучших стамбульских лицеев. Работал учителем. Впрочем, левые взгляды молодых педагогов не понравились местным чиновникам, и Хикмет с близким другом, поражённые масштабом Октябрьской революции, нелегально отправились в советскую Россию. 30 сентября 1921 года они прибыли в Батуми, а в июле 1922 года осели в Москве.
Черное море – границу двух самых важных для него стран, придется пересечь еще не раз.
В Москве Хикмет учится в Коммунистическом университете трудящихся Востока. На него оказывают глубокое впечатление художественные эксперименты Маяковского и Мейерхольда, форма авангардной поэзии поразила его ещё до того, как он выучил русский язык.
Коммунист-романтик. Тогда много было в Москве приехавших с Востока и Запада на зов глобальных перемен. Но Москва – столица уже свершившейся революции, а переустраивать мир надо, прежде всего на родине! Вернувшись в Турцию, Назым подвергся жестоким преследованиям и в общей сложности семнадцать лет провел в тюрьме. И именно на эти долгие годы пришлись все самые страшные события XX века. В тюрьме у Хикмета книг почти не было. Впрочем, главные книги преодолели тюремные преграды и принесли утешение: за решёткой он перевел на турецкий язык «Войну и мир» Льва Толстого.
Даже о том, что происходит в Турции, он знал плохо. Поэту оставалось только мечтать – о России, где строится идеальное общество, где жили его друзья и любимые женщины.
В конце 1940-х годов резко ухудшилось состояние здоровья поэта. В 1949 году левые интеллектуалы со всего мира, включая Пикассо, Сартра и Поля Робсона, создали комитет, который добивался освобождения Назыма Хикмета. Вскоре к движению присоединились крупнейшие деятели мировой культуры — Луи Арагон, Поль Элюар, Пабло Неруда, Бертольт Брехт, Фредерик Жолио-Кюри, Жоржи Амаду — многие международные организации, союзы писателей, партии и движения различных стран. В 1950 году, пережив сердечный приступ, Хикмет провёл 18-дневную голодовку. В результате в том же году после парламентских выборов он был освобождён на основании всеобщей амнистии.
Поэт долгое время нигде не мог найти работу, полиция вела за ним постоянное наблюдение, а вскоре ему, почти достигшему полувекового возраста, прислали повестку в армию. Опасаясь «случайного» убийства «при попытке побега», он был вынужден снова, на этот раз навсегда, покинуть Турцию. Через Чёрное море он бежал в Румынию, а оттуда в 1951 году прибыл в СССР. 25 июля 1951 года турецкое правительство лишило Хикмета гражданства.
«Была возможность выйти через Босфор в Черное море и добраться до одной из стран народной демократии… Мы купили очень дорогую спортивную моторную лодку. 17 июня 1951 года я решил бежать. Часто меняя такси, я добрался до Босфора. Мой шурин прибыл на моторной лодке в безлюдное место. Море было спокойным. Выйдя из Босфора, мы встретили пароход «Плеханов», и тогда я решил вместо того, чтобы плыть в Болгарию, остановить пароход в море, назвать свое имя и, если согласятся взять на пароход, попасть в Румынию. Я громко называл свое имя морякам, которые были на борту. Некоторые из моряков, зная мое имя, сказали капитану, кто я. Он телеграфировал в Констанцу, оттуда в Бухарест, спустя приблизительно полтора часа меня взяли на пароход, а мой шурин вернулся. На пароходе не было пассажиров, так как он был товарный. 18 июня я прибыл в Констанцу. Пришли работники госбезопасности, которые повели меня в одно из зданий в порту, где они меня допросили. Через некоторое время пришел товарищ из партии и повел меня в обком. 19 июня приехал в Бухарест. Для того чтобы решить свои вопросы, я хотел поехать в Москву».
Александр Фадеев обратился в ЦК с просьбой разрешить Союзу писателей пригласить Назыма Хикмета в СССР. По материалам письма Фадеева было принято положительное решение. Все вопросы по приему Хикмета были возложены на Союз писателей, а Моссовету было поручено в течение 15 дней обеспечить его трех-, четырехкомнатной квартирой; лечебным учреждениям Кремля — заняться его медицинским обслуживанием.
29 июня 1951 года Назым Хикмет прибыл в Москву. Как окажется — чтобы провести в этом городе остаток своей жизни. В аэропорту его очень тепло встретили Николай Тихонов, Константин Симонов и другие писатели. Примечательная деталь: в тот же день высокопоставленный сотрудник ЦК ВКП(б) Борис Пономарев во всех подробностях информировал Сталина о церемонии встречи турецкого поэта.
Домом для Назыма Хикмета стала вновь Москва. Но это был уже сумрачный город с резко изменившейся атмосферой, непонятными поначалу порядками, где он искал и не мог найти своих старых друзей.
Впрочем, новые друзья тоже появлялись – поначалу смотревшие на Назыма Хикмета, словно на заморскую диковину. Но быстро благодаря обаянию турецкий поэт стал своим в кругах московской творческой интеллигенции. Как точно сказал Ярослав Смеляков - «В России жил Назым Хикмет, голубоглазый турок». Или Евгений Евтушенко в своей поэме «Казанский университет»:
Что после?
Пепел и зола.
Самосожжение – не выход.
Горенью вечному хвала!
Кто в мире факел,
кто окурок,
и скажет
синеглазый турок,
носить привыкший робу в тюрьмах,
а не в гостиных
вицмундир:
"Ведь если он гореть не будет,
ведь если ты гореть не будешь,
ведь если я гореть не буду,
то кто тогда согреет мир?!"
Или поэт совсем из иного круга – Иосиф Бродский, эпиграфом к своему раннему стихотворению «Книга» выбравший цитату из Хикмета: «Пришлите мне книгу со счастливым концом…»
Хикмет, который прожил к моменту эмиграции в СССР не самую легкую жизнь, долго уговаривал Тулякову выйти за него замуж. Назым боялся, что скоро его не станет, и юная советская журналистка так и не станет законной супругой. Назыму Хикмету довелось немало пережить, прежде чем он в очередной раз оказался в Советском Союзе и познакомился со своей будущей, четвертой по счету женой.
«И однажды я возмутилась, увидев, как ты прибиваешь гвоздями к стене картинку, вырезанную из журнала «Огонёк». Ты посмотрел на меня с грустью, с сожалением сказал:
— Тебе трудно понять меня. Но, Веруся, я больше четверти своей жизни провёл среди пустых тюремных стен. Их украшала только грязь».
Назым Хикмет – турок-коммунист, столичная достопримечательность, обеспеченный квартирой и дачей в Переделкино (оставленной, правда, прежней возлюбленной). Но он не стал частью партийной элиты. Непросто складывались отношения с советской властью, включая и оттепельные годы. В 1957 году после пяти премьерных показов был запрещен в театре Сатиры уже поставленный Валентином Плучеком спектакль по его пьесе «А был ли Иван Иванович?»
А тут еще тоска по родине, Стамбулу, по сыну Мемеду, который «взрослеет на фотографиях».
В груди — словно горечь ветки, с которой
сорвали плод,
в глазах — дорога, ведущая вниз, к Золотому Рогу.
Два клинка прямо в сердце мое вонзены —
тоска по дому и по Стамбулу родному.
Где силы найти — вытерпеть эту разлуку?
Могилу Назыма Хикмета ныне часто навещают «прогрессивные турки», живущие или работающие в Москве - интеллектуалы, любители изысканной поэзии, сторонники светского характера своего государства. Интересуясь отношением к Назыму Хикмету в современной Турции, я задавал вопросы стамбульским тележурналистам или одному из наиболее известных российских знатоков турецкой литературы, переводчице Орхана Памука Аполлинарии Аврутиной. Их ответ: актуален, читают, изучают! В 2009 году власти Турции приняли решение о возвращении гражданства Назыму Хикмету. Но все эти события уже далеки от поэта и его литературного имени. Он навсегда в России. Приезжают турки на Новодевичье экскурсионными автобусами, поодиночке и семьями – в день памяти и в другие дни. А недавно у могильного памятника поэту его поклонники установили небольшой турецкий флажок.
Рядом с ним его любимая Вера.
Мемуарная реплика сына драматурга Алексея Арбузова (и коренного переделкинца) Кирилла Арбузова:
«Одно из ярких воспоминаний детства - визит Назыма Хикмета с Верой к нам в Переделкино. Она показалось мне ослепительно красивой женщиной, просто излучавшей очарование. А мне было только лет восемь, не больше».
Красота этой женщины передается и с черно-белых фотографий, помещенных в её книге. Счастливая жена поэта в Париже. В зимнем Кисловодске. Среди людей или наедине с Назымом. И наконец - молодая вдова, приходящая на Новодевичье….
Трогательные фрагменты из книги Веры Туляковой:
«Я сегодня от самого обувного магазина к тебе пешком шла. Мороз. Хотела сапоги теплые купить, а там одни босоножки. Шла и думала. Новый год вспомнила. Давно это было. Помнишь, ты с меня слово взял, что приеду я к тебе на дачу его встречать?»
«Черное пальто, белый воротник рвет на мне ветер. Пойду попрощаюсь с Феней. Здесь, на кладбище, она над вами командир. Смех с ней и грех. «Вы, говорит, – Вера, не беспокойтесь, уж у вашего Назым Хикмета здесь всё лучше всех. Я, татарка, своего мусульманина разве обижу? Утром, – говорит, – вхожу в ворота, а они все, мои голубчики, меня дожидаются. “С добрым утречком, вам, ребята”, – говорю. Поздороваемся, поболтаем маленько. Я им расскажу, чего радио передавало или телевизор сказал, после за шланг или за метлу берусь. Я с ними культурно обращаюсь, потому что знаю: помру, на том свете у самых ворот как родную они меня встречать будут. Это уж факт! А к вашему Назым Хикмету у меня особая симпатия – мы с ним вроде одних кровей, я – татарка, он – турок, так что не беспокойтесь, Назым Хикмет у меня здесь живет как здоровенький…».
А были и другие татары. Еще при жизни поэта. И вообще – советские тюркоязычные литераторы, к которым Назым Хикмет испытывал родственные чувства. Он очень любил бывать в Баку, где жила на улицах сладкая мелодика узнаваемого азербайджанского языка, а теплое море и пряные базары хоть немного напоминали о Стамбуле. Здесь на Каспии море причудливым образом казалось роднее пейзажей черноморских курортов. Из Крыма или Сочи турецкого берега он не видел. Может подействовала печальная история в Артеке, куда Назыма Хикмета пригласили в 1952 году выступить перед пионерами, и где поэт обнаружил в качестве ступени новой лестницы старую каменную плиту с мусульманскими молитвами… По этой ступени-плите поднимались и спускались пионеры и вожатые, не задумываясь о судьбе изгнанного из этих мест народа. Так гласит крымскотатарский апокриф, настоянный на горечи и обидах. Ясно только, что вечный странник, терявший и обретавший родину, испытывал тоску по родному языку.
Кстати, Вера Тулякова знала в детстве татарский язык – выучила его во время войны, в эвакуации, когда ходила в школу в деревне Салауши Агрызского района Татарской АССР. Вернувшись в Москву, язык Вера будто бы забыла, но как отмечала ее дочь: «память сыграет с ней забавную шутку, когда при первой встрече с Хикметом тот по-турецки, короткой фразой откомментирует мамину внешность, мама вдруг поймет эти слова. До конца жизни Вера радовалась, слыша татарскую музыку, очень любила национальное лакомство чак-чак».
Назыма Хикмета начали переводить на татарский почти сразу после его окончательного переезда в СССР. Уже в 1951 году Шайхи Маннур перевел стихотворение Назыма Хикмета «Горькая свобода». И впоследствии в Казани активно переводили и издавали на татарском языке поэзию и прозу турецкого классика. Так в 2005 году Луара Шакирзянова перевела самую известную пьесу Хикмета «Легенда о любви» (впервые из татарских литераторов к ней обратился еще в 1955 году литератор незаурядной судьбы Шамиль Анак). Переводил стихи Назыма Хикмета и Ренат Харис. Сейчас эту важную страницу культурных связей изучают отечественные литературоведы.
Помню я от старших родственников, и московские татарские отклики на творчество Назыма Хикмета. Его громкое литературное имя, публикации в центральной печати, вызывавшие интерес у татар. Что-то восточное, почти родное мелькало тогда на страницах советской печати.
Три года назад в казанском ТЮЗе имени Габдуллы Кариева режиссером из Бурятии Сойжин Жамбаловой был поставлен спектакль «Сказки Хикмета / Хикмәт әкиятләре» по мотивам пьесы «Слепой падишах» и сказки «Влюбленное облако».
«Слепого падишаха» Назым Хикмет создавал на русском языке вместе со своей Верой. Он прислушивался к её советам, доверял литературному вкусу. Она стала для него оправданием эмиграции. Но память сквозь московское окно неизбежно возвращала к иным берегам. В этом и трагедия, и сила, и сама закономерность судьбы поэта.
Листья мои - бьются они, как сотни тысяч сердец.
Я – дерево ореховое в парке Гюльхане,
но ни полиция, ни ты не знаете обо мне.
И листва, как платочек шелковый,
Все шуршит и шуршит. Посмотри:
Слезы капают снова и снова,
Ты их нежно с лица оботри.
От автора:
Благодарю за помощь в подготовке публикации дочь Веры Туляковой, кандидата искусствоведения Анну Анатольевну Степанову.